Рабби Ашер Сосонкин был одним из самых преданных подвижников Любавичского Ребе, которые самоотверженно сохраняли иудаизм в Советском Союзе в эпоху сталинских гонений на религию.
Обвиненный в контрреволюционной деятельности, рабби Сосонкин долгие годы провел в лагерях ГУЛАГа. Там он познакомился с евреем по имени Нахман Розман. В молодости Нахман перестал вести традиционный еврейский образ жизни, он дослужился до высокого чина в Красной армии, но затем его арестовали и приговорили к длительному сроку заключения.
Розман очень привязался к хасиду, напомнившему ему о родительском доме и о жизни, от которой он когда-то отрекся. При помощи и поддержке рабби Ашера он начал свое возвращение к заповедям иудаизма, несмотря на то, что в условиях, в которых они находились, соблюдение кашрута, отказ от работы в Шаббат и пара минут на молитву превращали их жизнь в существование, наполненное постоянными наказаниями и опасностями для жизни и здоровья.
Однажды, незадолго до наступления Хануки, реб Ашер открыл приятелю свой план:
— Я достану пустую консервную банку. Две недели мы будем откладывать половину от ежедневной порции маргарина, и к Хануке у нас будет достаточно масла. Фитили можно скрутить из ниток, торчащих из одежды. А после отбоя, когда все будут спать, мы сможем зажигать менору под моей койкой.
— Ни в коем случае! — закричал Нахман. — Реб Ашер, это же Ханука, праздник чудес. Мы исполним заповедь как положено и будем зажигать свечи не в какой-то ржавой консервной банке, найденной среди мусора, а в настоящей меноре с настоящим маслом и в надлежащее время. У меня припрятано немного денег; ими я расплачусь с лагерным слесарем. А на кухне у меня есть пара «должников», которые тоже могут нам помочь.
За несколько дней до наступления Хануки ликующий Нахман продемонстрировал рабби Ашеру раздобытую им грубую конструкцию, которая, тем не менее, была сделана как настоящая менора — с восемью чашечками для масла и одной для шамаша. В первый вечер Хануки Нахман поставил менору на табуретку в дверном проеме между общей комнатой в бараке и кладовкой, наполнил маслом крайнюю чашечку справа; вместе с рабби Ашером они произнесли благословения и зажгли первую свечу, как и миллионы других евреев, зажигавших в тот вечер меноры по всему миру.
В первый вечер зажигание ханукальных свечей прошло спокойно, как и во второй, третий и четвертый дни праздника. Заключенные, как правило, не доносили друг на друга, а соседи рабби Ашера и Нахмана уже привыкли к тому, что эти два еврея соблюдают свои обряды.
Как только реб Ашер и Нахман зажгли менору в пятый вечер Хануки, по бараку прошел гул. Заключенные застыли на местах и повернулись к дверному проему, в котором стоял высокопоставленный офицер, один из начальников лагеря.
Несмотря на то, что неожиданные проверки были в лагере обычным делом, они всегда наводили ужас на заключенных. Офицер начал обход барака в поисках нарушений — таких, как утаенная сигарета или спрятанный про запас кусок хлеба. Провинившиеся получали строгое наказание. «Быстро, быстро, выбрасывайте все в сугроб», — шептали товарищи, обращаясь к рабби Ашеру и Нахману. Но было поздно — офицер уже стоял у двери в кладовку, внимательно разглядывая двух застывших в ужасе евреев и зажженную менору. Минута, в течение которой офицер смотрел на менору, казалась вечностью. Затем он повернулся к рабби Ашеру и спросил:
— Сегодня пять?
—Пять, — ответил хасид.
Не произнеся ни слова, офицер развернулся и вышел из барака.
(По материалам сайта jewish.ru Янки Таубер)