Сегодня – 184 годовщина со дня рождения Четвертого Любавического Ребе, Ребе Маараша

Второе ияра – день счета Омера «Тиферет ше-бе Тиферет» («прекрасное в прекрасном»), ибо Тора заповедала отсчитывать семь недель от окончания первого дня Песаха до праздника Шавуот и каждая из них соответствует одной из семи сфирот – атрибутов Творца: первая – Хесед (Милость), вторая – Гвура (Мощь, или Суд). А третья – Тиферет (Краса, Великолепие). Семь дней каждой из этих недель – это шесть сочетаний сфиры данной недели с остальными шестью, и сама эта сфира как таковая, так сказать, «в чистом виде». Таким образом, третий день третьей недели – это Тиферет ше-бе-Тиферет, «Краса красы», то есть сущность великолепия.

В истории ХаБаДа есть рассказ о рождении Ребе Маараша. Его отец, Ребе Цемех Цедек, приобрел в Любавичах участок земли, дабы построить на нем большой дом, «Бейс мидраш», иешиву. Это было вскоре после сильного пожара в этом местечке, и рассказывают, что градоначальник Любомирский отдал управляющему своим поместьем распоряжение выдать Ребе от принадлежащего градоначальнику леса все необходимое для строительства – бесплатно.

Новоселье Ребе Цемех Цедек назначил на Шавуот, но его супруга, ребецн Хая-Мушка пожелала, чтобы роды происходили в новом доме, и когда начались схватки, отправилась туда. В новом жилище, которым еще не пользовались, лежала пасхальная посуда, а среди нее деревянный топчан, на котором просеивали муку для «мацы шмуры». На этот топчан и постелили соломы, на которую легла ребецн. Описывают это так «Когда Цемах-Цедеку сообщили об этом, он поспешил в новый дом, зашел в комнату и стоял там, обратившись лицом к стене, все время родов. Своим сыновьям р. Борух-Шолому, р. Йеуда-Лейбу и р. Хаим-Шнеур-Залману он приказал читать следующие главы «Тегилим»: 1, 2, 3, 4, 21, 22, 23, 24, 33, 47, 72, 86, 90, 91, 104, 112, и со 113 до конца книги. Повитухам он дал указание окунуться перед тем, как будут принимать ребенка, и дал указание принимать ребенка в специальный отрез белого полотна, который принес».

Вступление в завет Авраама-Авину младенца состоялось 9 ияра и об этом тоже есть поучительный рассказ «На восьмой день после рождения сына, Цемах-Цедек дал указание начать утреннюю молитву раньше обычного. В 10 часов утра в синагогу уже явились все домашние, а во главе их Хаим-Авраам – сын Алтер Ребе.

Когда наступило 2 часа пополудни, а Цемах-Цедек все еще находился взаперти у себя в «Святом дворце», собравшиеся начали беспокоиться. Сказал р. Хаим-Авраам: «Очевидно, занят он с гостями получше нас», – и вздохнул. По прошествии получаса Цемах-Цедек вышел из своей комнаты. Святое лицо его сияло, а глаза были красны от слез. В руке у него был красный платок. Ребе сказал, что обрезание состоится сегодня, немного помедлил и вернулся в свою комнату.

Р. Хаим-Авраам встал со своего места, подошел к окну, опер голову на руки и погрузился в размышления. Сыновья Цемах-Цедека говорили об идеях Торы и хасидизма, а волнение гостей возрастало. Ребецн послала спросить у мужа, почему обрезание задерживается на такое долгое время, но р. Хаим-Авраам удержал посланника.

После трех часов Цемах-Цедек снова вышел из своей комнаты с сияющим лицом и сказал приглашенным, чтобы подготовили свои сердца, поскольку обрезание состоится сегодня, и снова вернулся в свою комнату. В 4 часа он вышел в третий раз и дал указание, чтобы не начинали молиться послеполуденную молитву, поскольку вскоре будет обрезание. Через короткое время вышел из своей комнаты и направился в комнату роженицы для того, чтобы говорить с ней о наречении имени родившемуся, и приказал готовить ребенка.

Во время обрезания ребенок сильно плакал. Ребе Цемах-Цедек достал свою левую руку из-под подушки, которая во время обрезания лежит на коленях держащего ребенка на руках, положил ее на голову ребенка, и больше тот не плакал.

Во время трапезы р. Йеуда-Лейб, второй сын Цемах-Цедека, спросил своего отца, в честь кого назвали ребенка. «Кажется, ни у кого в нашей семье нет подобного имени, – сказал он и добавил, – может быть, в честь пророка Шмуэля?» Ответил ему Цемах-Цедек: «В честь водоноса из Полоцка, которого звали Шмуэль, поскольку мудрец предпочтительнее пророка».

Иегуда Векслер в статье о Ребе Маараше, опубликованной в журнале «Лехаим» подчеркивает «Обрезание – то есть введение в союз, который Всевышний заключил с Авраамом, – было сделано мальчику на неделе, соответствующей сфире Нецах (Воля к победе). Оно пришлось на день, обозначающий сочетание с участием сфиры Тиферет: 9 ияра, Тиферет ше-бе-Нецах, «Красота в воле к победе». И эти две сфиры – Тиферет и Нецах – в значительной мере определяют и образ самого Маараша и его деятельности.

На это указал его отец, Ребе Цемах Цедек. Первый раз – когда экзаменовал семилетнего сына в присутствии его учителя. Мальчик отвечал так, что тот восхитился и, не удержавшись, спросил Ребе: «А?! Что вы скажете?!» «Чего восхищаться, – ответил Цемах Цедек, – если «Тиферет ше-бе-Тиферет» хорошо делает свое дело». В 5603 (1843) году в Любавич приехало несколько видных раввинов и общественных деятелей, чтобы посоветоваться с Цемахом Цедеком. Среди них был раввин Давид Лурия из Быхова, который завел с девятилетним Шмуэлем дискуссию по пониманию одного из сложных мест в Талмуде, и мальчик убедил его в своей правоте. Узнав об этом, Цемах Цедек сказал: «Неудивительно, ведь его обрезание пришлось на Тиферет ше-бе-Нецах!» Ребе Цемах Цедек знал, какой высокой душой обладает его младший сын. Кстати сказать, он называл своих сыновей по той черте, которая преобладала в каждом: «мой хасид», «мой ученый» и т. п. Про Маараша же он говорил: «Все это – в нем».

В семь лет Маараш уже хорошо знал Пятикнижие, большую часть книг Пророков и Писаний и уже учил Талмуд с комментариями. В это же время он начал слушать, как его отец произносил свои наставления по учению хасидизма, маамары. Ко дню своей бар мицвы (согласно обычаю дома Ребе, введенному Алтер Ребе) он уже знал наизусть Мишну. Цемах Цедек сам преподавал ему Танию, которую ребенок, подобно отцу, также заучил наизусть к бар мицве.

Ребе Цемах Цедек с самого раннего детства уделял пристальное внимание воспитанию своего младшего сына, в буквальном смысле не спуская с него глаз. Это было заметно даже в мелочах и вызывало всеобщее удивление. Старшие братья Шмуэля лучше других знали, что отец воспитывает их брата совершенно особым образом, но они – почти все сами ставшие в дальнейшем главами хасидских дворов – также лучше других понимали, что отец готовит младшего сына к исполнению особого предназначения: стать не только руководителем группы хасидов, но духовным главой народа Израиля.

Еще в детстве благодаря своему обаянию мальчику удавалось пробуждать симпатии старых хасидов, от которых он услышал множество рассказов о былых временах и стал их записывать, как только выучился писать. (В этом он также подражал отцу, который в его возрасте старался побольше времени проводить в обществе старых хасидов и слушать их беседы.)

Когда Ребе Шмуэлю шел восемнадцатый год, Цемах Цедек сказал сыну, что пора пройти экзамен для получения смихи – диплома на звание раввина. Маараш исполнил указание отца и – несколько раз в различные времена – получил смиху от виднейших раввинов того времени, в том числе от гениального рабби Ицхака-Айзика Эпштейна, раввина города Гомеля, и от знаменитого хасида и праведника рабби Гилеля из Парича. Однако свои знания он скрывал и вел себя чрезвычайно скромно. В этом плане показателен такой случай.

С двадцати одного года Маараш стал по указанию Цемаха Цедека заниматься общественными делами и исполнял иной раз весьма сложные поручения отца, связанные с поездками в самые различные места, – большей частью скрытно. Однажды, будучи проездом в местечке Белз, Маараш, одетый в скромную одежду купца, зашел в бейт мидраш знаменитого рабби Сара-Шалома – родоначальника династии адморов из Белза. Помещение было заполнено хасидами, и когда цадик вошел (а он был слеп), ему проложили прямой путь через толпу от двери до его стола. Однако, едва войдя, рабби Сар-Шалом остановился и сказал, что чувствует великолепный аромат, а затем решительно двинулся в сторону Маараша, стоявшего в дальнем углу. Ребе взял его за руку и сказал: «Молодой человек, от меня не спрячешься!» – а затем повел его к своему месту. Кто-то из хасидов попытался «исправить ошибку», сказав: «Ребе! Да ведь это простой купец!». «Верно! – ответил тот. – Он и вправду купец: «Ибо покупка ее [Торы] лучше любого товара».

«Никто не видит в нем ничего особенного и ничего о нем не знает, – вспоминал о Маараше один из старших хасидов, рабби Дан Томаркин, – а начнешь говорить с ним – нет ни одной области в Торе, которую он знает не в совершенстве. Он незаметно для всех учит Тору во имя ее самой, и, естественно, исполняется сказанное в Мишне: «<…> Дают ему царство и власть <…> и открывают ему тайны Торы <…> и она возвеличивает его и возвышает над всеми делами».

Поэтому неудивительно, что в начале 5626 года, последнего года своей жизни (то есть осенью 1865-го), Цемах Цедек приказал Маарашу публично произносить маамары (то есть вести себя как Ребе), а незадолго до своей кончины написал хасидам: «Его слушайтесь, как слушались меня». Самому же Маарашу Цемах Цедек оставил такое завещание: «…Будь сильным и смелым, чтобы писать и произносить, а я даю тебе великое дозволение. Не бойся ни одного человека, и Всевышний, благословенно Его Имя, даст успех тебе в материальном и духовном: учиться и учить, блюсти и исполнять». И подписал: «Твой отец, заботящийся о благополучии и благе наших хасидов».

Вся жизнь Ребе Маараша была полна испытаний; чтобы выстоять, ему постоянно требовалось пробуждать и обновлять в душе нецах – волю к победе.

В 13 лет Маараша сосватали с дочерью его старшего брата, третьего сына Цемаха Цедека рабби Хаима-Шнеура-Залмана. И подготовка к свадьбе, и она сама отличались особой праздничной атмосферой, однако уже в течение «семи дней пира» после свадьбы новобрачная тяжело заболела и через три месяца умерла. Чтобы утешить сына, Цемах Цедек поселил его в соседней со своим кабинетом комнате, дал разрешение заходить к себе в любое время, уделял больше времени для занятий с ним, знакомил с рукописями, которые не показывал никому больше. Через два года, летом 5609 (1849) года, Маараш вступил в брак с Ривкой, дочерью рабби Аарона Александрова из Шклова, внучкой (по матери) Мителер Ребе, рабби Дова-Бера.

Как уже упоминалось, еще при жизни Цемаха Цедека Маараш начал принимать активное участие в общественной деятельности. По указаниям отца он налаживал личные контакты как в России, в близких к правительственным сферам кругах, так и в Западной Европе, – в основном с влиятельными еврейскими финансистами и общественными деятелями. Первым большим успехом Маараша стало спасение, благодаря его личному присутствию в Киеве и переговорам с губернатором, сотен еврейских семей от изгнания из деревень на Волыни в 1863 году. В 1865 году Маараш отправился в Петербург и сумел добиться отмены проекта новых ограничений для евреев в Литве и Западной Украине. Затем, в 1869 году, Маараш организовал в Петербурге постоянно действующий совет, занимавшийся проблемами еврейской жизни. А в 1870 и 1879 годах, не считаясь с плохим состоянием своего здоровья, Маараш приложил огромные усилия, чтобы утихомирить поднимавшиеся было волны еврейских погромов.

Маараш, всегда защищавший принципы иудаизма, не считаясь с мнением (и самолюбием) ассимилированных «столичных» евреев, навлек на себя их непримиримую ненависть. С особенной силой проявилась она в 1880 году, когда поднялась инспирированная сверху настоящая буря еврейских погромов и Ребе, срочно вернувшись из-за границы, приехал в Петербург. Ему удалось найти возможность заручиться поддержкой высокопоставленных чиновников, однако те посоветовали, чтобы для большей внушительности министра внутренних дел и главу Сената посетила целая еврейская делегация из самых известных финансистов, богачей и ученых, возглавляемая знаменитым меценатом, покровителем наук и искусств бароном Г. Гинцбургом.

Ребе созвал кандидатов в члены делегации на срочное совещание и предложил им подробную программу действий. Однако реакцией Гинцбурга было: «Мы что, чурбаны? Нами можно играть, как пешками?! Если мы действительно видные люди, вам надлежит постоянно считаться с нами, а если нет, так и сейчас все можно сделать без нас!»

Маараш ответил: «Написано в Мегиле: «Ибо если смолчишь ты в такую пору, то помощь и избавление придут к иудеям из иного места, а ты и твой род сгинете». Для меня нет сомнения, что «помощь и избавление придут к иудеям», а раз вы не хотите в этом участвовать, будет это «из иного места». Но тогда «ты и твой род сгинете»!..»

И Ребе пошел к министру внутренних дел сам – в сопровождении только двух хасидов.

Тот сердечно принял Ребе, но Маараш прямо упрекнул министра, что он не исполнил данного ранее обещания остановить погромы, и отметил, что такой образ действий вызывает недовольство за границей. Сановник ответил, что знает о большой силе иностранных еврейских капиталистов, но также знает, что они не испытывают никакой симпатии к русским евреям, а ортодоксальных раввинов даже ненавидят.

– Вы не имеете никакого представления о психологии евреев и об их братской любви друг к другу, – ответил Ребе. – Ко мне поступают запросы от влиятельных капиталистов за границей, как относиться к печальным вестям о положении евреев в России и что можно сделать для охраны их жизни и имущества.

– Так что же вы ответили? – раздраженно спросил министр.

– Я воздержался от ответа до того, как услышу ответ русского правительства на мои ходатайства.

– Вы угрожаете русскому правительству вмешательством иностранных капиталистов?! – повысил голос министр.

– Министр не должен принимать мои слова за угрозу, – смело ответил Ребе, – но обязан считаться с ними как с очень серьезным фактом. Потому что поддержка будет оказана и нееврейскими капиталистами, так как на такие варварские действия должно резко реагировать все человечество!

– Что, вы собираетесь произвести в России революцию с помощью иностранного капитала?!

– К ней со временем приведут сами русские государственные деятели своими бюрократией и безответственностью, – бесстрашно ответил Маараш и ушел.

Когда он вернулся в гостиницу, где остановился, то потерял сознание. К нему немедленно привезли врача, профессора Йозефа Бертенсона, который симпатизировал Ребе и лечил его во время предыдущих приездов в Петербург. Кстати, именно он устроил для Ребе прием у министра внутренних дел. Врач осмотрел Ребе, дал указания по уходу за ним, несколько раз навещал его. Почти двое суток Маараш оставался без сознания. Когда он пришел в себя, профессор Бертенсон попенял ему, что он совершенно не считается с состоянием своего здоровья.

– Все отцы мои, – ответил Маараш, – шли на самопожертвование ради народа Израиля, и я не могу иначе.

Через две недели был получен благоприятный ответ от министра, и погромы прекратились – по крайней мере, на некоторое время.

Однако Маараш жертвовал собой не только ради народа в целом, но и ради отдельных евреев. Известен рассказ Ребе Раяца о том, как однажды Маараш неожиданно прервал лечение на курорте и поехал в Париж только для того, чтобы в игорном зале самого роскошного отеля подойти к одному игроку и тихо сказать ему по-еврейски: «Молодой человек, нееврейское вино омертвляет и мозг, и сердце. Будь евреем!».

Один из спутников Маараша потом рассказывал, что никогда в жизни не видел Ребе в таком волнении. А на того, к кому Ребе подошел во время игры, услышанные слова произвели столь сильное впечатление, что он нашел Маараша в отеле и просил разрешения поговорить с ним. Они долго разговаривали с Ребе наедине. Затем молодой человек ушел, а Ребе сразу же уехал из Парижа. Позже Ребе сказал, что уже несколько поколений на землю не спускалась такая чистая душа, однако она попала в плен к силам скверны. Короткое время спустя после возвращения Маараша в Любавич, молодой человек приехал туда, полностью изменив свой образ жизни и поведение».

Существует «правило Ребе Маараша» – «лехатхила арибер» («сразу сверху»). Ребе Маараш часто повторял: «Обычно люди говорят: если не можешь преодолеть преграду снизу, попытайся перелезть через нее сверху. А я говорю: «лехатхила арибер» – с самого начала преодолевайте преграду сверху». Именно так поступал он сам, и поступать так призывал своих хасидов и всех евреев.